* * *

Чума в Кенигсберге. Шестнадцатое столетье.
Звон колокола терзает души.
Монах на телеге, стегая плетью
Ослов своих, закрывает уши.

Трупы собачьи. Смерть витает.
Эта старуха ныне царица.
А монах, знай себе, проклинает
Дело ее, и сразу креститься.

Остановился на площади. Тело поднял.
Не разберет: парень или девица.
Отнес в телегу и, видимо, понял, —
Ужас какой, и вновь креститься.

— А-а! Старый хрыч! Живой, гляжу! –
Прокричал ему нищий, на коленях стоя.
— И тебе здоровья! Я граду служу! –
Ему в ответ. – «Господня воля!».

— Город мертв. Нас двое осталось.
Надо в церкви свечи зажечь.
Нищий в ответ: «Терпенье сломалось!
Чего ты желаешь еще сберечь?!».

На телегу две птицы сели.
Это вороны. К телу ближе.
Им монах: «Ишь, чего захотели!
Кыш, кыш!» — птицы не слышат.

«Ах!» — воскликнул. Город – пустыня.
Открыл ворота и в храме скрылся.
К алтарю. Спросил: «Мое имя?
Какой теперь час?». И замолился…

первоисточник